Рассказы танкистов о боях в вов. Байки или смешные истории про танкистов. О том, как использовался американский жир для смазки торпед

«Рассказ танкиста» Александр Твардовский

А как зовут, забыл его спросить.

Лет десяти-двенадцати. Бедовый,
Из тех, что главарями у детей,
Из тех, что в городишках прифронтовых
Встречают нас как дорогих гостей.

Машину обступают на стоянках,
Таскать им воду вёдрами — не труд,
Приносят мыло с полотенцем к танку
И сливы недозрелые суют…

Шёл бой за улицу. Огонь врага был страшен,
Мы прорывались к площади вперёд.
А он гвоздит — не выглянуть из башен, —
И чёрт его поймёт, откуда бьёт.

Тут угадай-ка, за каким домишкой
Он примостился, — столько всяких дыр,
И вдруг к машине подбежал парнишка:
— Товарищ командир, товарищ командир!

Я знаю, где их пушка. Я разведал…
Я подползал, они вон там, в саду…
— Да где же, где?.. — А дайте я поеду
На танке с вами. Прямо приведу.

Что ж, бой не ждёт. — Влезай сюда, дружище! —
И вот мы катим к месту вчетвером.
Стоит парнишка — мины, пули свищут,
И только рубашонка пузырём.

Подъехали. — Вот здесь. — И с разворота
Заходим в тыл и полный газ даём.
И эту пушку, заодно с расчётом,
Мы вмяли в рыхлый, жирный чернозём.

Я вытер пот. Душила гарь и копоть:
От дома к дому шёл большой пожар.
И, помню, я сказал: — Спасибо, хлопец! —
И руку, как товарищу, пожал…

Был трудный бой. Всё нынче, как спросонку,
И только не могу себе простить:
Из тысяч лиц узнал бы я мальчонку,
Но как зовут, забыл его спросить.

Анализ стихотворения Твардовского «Рассказ танкиста»

Александр Твардовский с детства писал стихи, однако его жизнь в большей степени была связана не с поэзией, а с журналистикой. На фронт Твардовский ушел военным корреспондентом газеты «На страже Родины» в 1939 году, когда шли тяжелые бои за Финляндию, а вернулся к мирной жизни лишь весной 1946 года. За 7 лет фронтовой жизни автор успел исколесить не только всю Россию, но и Европу, опубликовал сотни очерков и военных сводок. В то же время Твардовский не забывал и о стихах, которые сегодня воспринимаются как иллюстрации к тем далеким и страшным событиям.

Примечательно, что, оставаясь верным журналистским принципам, Твардовский и в стихах старался передавать все увиденное либо услышанное с поразительной точностью. Это относится и к стихотворению «Рассказ танкиста», созданному в 1942 году. Оно было написано со слов очевидца – одного из участников танкового болевого сражения. Однако создается впечатление, что Твардовский лично видел все то, что происходила на пыльной улочке небольшого провинциального городка, который советские войска пытались отбить у фашистов.

Стихотворение начинается с сожаления о том, что рассказчик не успел узнать имя главного героя повествования – местного мальчишки лет 10-12 из числа тех, кого принято именовать «бедовыми». Они – заводилы в любой компании, инициаторы дворовых драк, а также верные помощники русских солдат. Один такой сорванец и подошел к советским танкистам во время боя, чтобы показать, где именно находится огневая позиция противника. «Стоит парнишка — мины, пули свищут, и только рубашонка пузырем», — именно так описывает поэт героя своего произведения.

Солдатам-танкистам не оставалось ничего иного, как взять с собой юного смельчака на броню и, руководствуясь его указаниями, зайти в тыл к противнику. В итоге, как вспоминает очевидец тех далеких событий, «эту пушку, заодно с расчетом, мы вмяли в рыхлый, жирный чернозем». Солдаты поблагодарили своего помощника и, словно взрослому, пожали ему руку. Но вот имени мальчишки никто спросить не догадался, о чем участники тех событий искренне сожалеют. «Из тысяч лиц узнал бы я мальчишку», — отмечает танкист, которому, по сути, этот сорванец спас жизнь. Однако солдат понимает, что таких юных героев можно было встретить в каждом городе. И именно детям войны, которые защищали свою Родину наравне со взрослыми, Твардовский посвятил это волнующее стихотворение с элементами публицистики.

Рассказы пехотинцев, артиллеристов, танкистов, летчиков и многих других
советских воинов разных родов войск. Просто рассказы, десятки рассказов
о войне - какой они ее запомнили. Один абзац - одна чья-то история.

Мои солдаты всегда получали сапоги, но в один раз вдруг выдали
ботинки с обмотками, и ребята забастовали: "Мы не пехота, не будем в
ботинках ходить". А это было как раз после Курской дуги. Тяжелые бои
прошли, и мы быстро двигались вперед, почти не останавливаясь. И в одном
месте оказалось столько перебитых немцев, что все мои солдаты поснимали
с них для себя сапоги. Я даже технику подглядел, которой их научила
трофейная команда. Между ног для упора вставлялась палка, и одновременно
сдирали сапоги с трупа. Так потом я прямо не знал, куда деваться от
этого позора. Например, как-то мы двигались походной колонной, и вдруг
меня догоняет один из знакомых офицеров: "Ты не чувствуешь трупного
запаха?" - "Вроде нет". - "А вот ты знаешь, я как мимо твоей батареи
прохожу, так сразу чувствую", вроде как от этих немецких сапог. Но
вообще, немецкие сапоги мы почти не брали, и вот почему. Я обратил
внимание на то, что почти у всех наших солдат был высокий подъем ноги, а
у немцев почему-то почти все сапоги были рассчитаны на низкий подъем, и
именно поэтому они нам и не подходили. Когда под Сталинградом мы
захватили немецкий аэродром, то на складе нашли большой запас шикарных
хромовых сапог. Но сколько я их там не перемерил, и даже на размер
больше, но ни одна пара мне так и не подошла. Одеть-то я их еще как-то
мог, но уж очень сильно они жали в подъеме.

Почему люди очень боялись попасть в плен и готовы были сражаться до
последнего, и даже покончить с собой? Потому что плен - это позор, к
тому же родственники помимо позора могли подвергнуться еще и репрессиям
- это был тоже очень весомый фактор. Патриотизм, вера в победу,
романтика - это все, конечно, хорошо, и так оно на самом деле и было. Мы
готовы были умереть ради спасения Родины, но и фактор страха не
учитывать тоже нельзя...

И вдруг с удивлением вижу, что в нашу сторону во весь рост идут
командир полка, за ним начальник артиллерии полка, ПНШ - 2, комендант
штаба полка, в общем, человек семь всего, наверное. И я когда это все
увидел, то мне аж не по себе стало. Потому что там нам постоянно
досаждал снайпер. И после этого я вдруг вижу, что наш командир полка,
правда, я потом понял, что все они были подвыпившие, идет в полный рост.
И я еще в недоумении его спросил: "Товарищ подполковник, вы куда?" -
"Ааа, такой сякой. Трех паршивых фрицев боитесь", и пошел вперед, через
нашу траншею прямо в сторону немцев... Но я же им крикнул: "Там же
немцы!" Но нет, он все равно пошел на нейтральную полосу в полный рост,
а за ним и все остальные. И на нейтралке их всех из пулемета и
положили...

У русских самый лучший пароль - это мат. Тебе дают пароль, когда
идешь на задание, а если задержался, пароль поменяли. Ты возвращаешься и
начинают свои обстреливать. Единственное, что помогало - это мат. Как
начнешь его крыть, так сразу огонь прекращается.

В отношении тех наших людей, что попали в плен, я и тогда считал, и
сейчас считаю, что в каждом случае нужно было разбираться отдельно.
Выяснять, как попал, при каких обстоятельствах, как проявил себя в
плену. У меня ведь был один одноклассник, который прошел плен, и на
примере его трагической истории я видел всю несправедливость такого
общего отношения к нашим пленным. Его звали Анвар Нигматулин, до войны
он был студентом политехничекого института, но в начале войны его
призвали в армию, он попал на фронт, и уже летом 1941 года был ранен в
живот и попал в плен. И когда я после ярославского госпиталя вернулся
домой, то мы с приятелем пошли к нему в гости, и у нас состоялась очень
тяжелая встреча... Он жил в какой-то халупе, и во время нашего разговора
я заметил, что он очень грустный, и даже наше появление его не особо
обрадовало. Но потом мы понемногу разговорились, он нам рассказал
ужасные вещи, что ему довелось пережить в плену, а потом и говорит: "Вот
я по вам вижу, что Родина вас наградила и относится к вам как к родным
детям, зато ко мне отнеслась, как мачеха... Вы знаете, что мне каждую
неделю приходится отмечаться в МГБ? А о том, что я в плену заработал
чахотку и едва живу им вообще до лампочки... Ну, вы же меня знаете,
разве я предатель? И потом у меня ведь два побега, и есть люди, которые
могут это все подтвердить, но нет, там даже не хотят разбираться..." Он
чуть не плакал, когда все это рассказывал... Эта печальная встреча
оставила у меня на душе очень тяжелый осадок... А вскоре я узнал, что он
умер...

В первый раз это было, когда я еще служил в трибунале 175-й дивизии.
Ночью случилась какая-то тревога, то ли разведка немцев действовала, то
ли что-то еще, но в общем одна стрелковая рота покинула свои позиции.
Естественно, стали искать виновника, кто поднял панику. В конце концов,
указали на одного парня, но даже тогда было понятно, что его просто
назначили стрелочником, ведь все побежали и он тоже. К тому же я помню,
выяснилось, что он был комсомолец, но... Зачитали приговор, там это было
очень быстро... И вот когда он уже стоял перед автоматчиками, то вдруг
крикнул: "Да здравствует Сталин, да здравствует Родина!" Но его все
равно расстреляли...

На Кубани сделали для танков проход в минном поле, и был получен
приказ не останавливаясь войти в прорыв. Перед нами, через этот проход
под сильным немецким огнем прошли кавалеристы. Весь проход был завален
трупами людей и лошадей. Да и раненых вынести еще не успели, а тут
приказ –«Вперед!»...Мы и прошли по этому месиву. После боя, когда вместе
с механиком. монтировкой с траков счищали уже не поймешь чье мясо. я
думал. что мои нервы не выдержат этого. Понимаете, по раненым шли...

Обычно в пехоте кормили стандартно - суп гороховый или из пшенки,
гороховая каша из концентрата, перепадала нам и американская тушенка.
Другие бывшие офицеры рассказывают, что получали положенный офицерам
доппаек, так я за всю войну ни разу никакого доппайка в глаза не видел и
не получал. Питался, как и мои бойцы, с батальонного котла, но может
ротный старшина в котелок мне гущи побольше подкидывал, как офицеру и
своему командиру, и не более того. Трофеи выручали, "подножный корм".
Шли маршем, и батальонный повар накопал в поле картошки, закинул ее в
мундире в котел, хотял бойцов накормить, ничего другого не было. Но марш
шел без остановок, на ходу он не доглядел, вся картошка разварилась и
превратилась в кашу, пополам с песком. На привале он начал раздавать
картошку, а есть ее уже было невозможно, бойцы стали возмущаться, и как
раз мимо шел комполка. Ему пожаловались, мол, на обед помои какие-то
дали. Он подошел к полевой кухне, взял в руки котелок с картошкой,
попробовал, и... стал горячую картошку рукой размазывать по лицу
несчастного, ни в чем не виноватого повара... Чему удивляться, наш
комполка был человеком крутого нрава, иногда в атаку комбатов палкой
гнал, мог и ударить своей "дубиной" или кулаком любого офицера... В то
время мордобой со стороны старших командиров и постоянный грубый мат на
подчиненных ни у кого удивления не вызывали, таких, с позволения
сказать, "офицеров с высокой личной культурой" было немало...

Приказ передали, когда рассвело, и мы уже были на виду. При отходе у
нас был один убитый и трое раненых. Из-за дурости начальства потеряли
людей. Но так редко бывало. Потому я и полюбил разведку, что там сам
думаешь, а не пьяный дядя за тебя.

Подползаю к дому, слышу немецкую речь, пьяный немецкий галдеж, возле
дома сидит женщина и плачет. Я на нее наставляю револьвер и говорю:
"Ползи ко мне" - "Да откуда ты на мою голову взялся?! Да немцы в доме,
дети в лесу, что я делать-то с тобой буду?" - "Ползи говорю, а то убью".
Она была где-то моей матери ровесница 37-38 лет. Она подползла, я ее
обнял "Ползи - говорю - к нашим". Она знала куда ползти и уже наутро мы
вышли к переднему краю, услышали русскую речь."Ну - говорю - оставайся
или поползешь обратно?" - "Обратно, у меня дети там". И по сей день
жалею, что не сказал ей спасибо.

С немцами переругивались. Можно было увидеть и такое - Валентин Буц
вылезает на бруствер, садится возле пулемета, закуривает самокрутку, и
разговаривает с немецким пулеметчиком! Говорю ему – « Буц, немедленно
спустись в траншею! Тебя же сейчас немцы «снимут»! Он отвечает – «Все в
порядке, командир, я тут с одним немцем познакомился – и, сложив ладони
рупором, кричит – Карл! Карл!». С немецкой стороны доносится – «Момент,
нихт шпрехен! Фельдфебель комт!». А бывало и так - Валентин стреляет из
пулемета по противнику, оттуда отвечают огнем, но показалось ему, что
эта пулеметная дуэль - пустая, только зря патроны тратят. Валентин
кричит немцам – Эй! Фриц! Какого черта стреляешь!? Неожиданно оттуда
отчетливо доноситься – Я не Фриц, я Карл! – Давай не будем стрелять!-
Гут!- согласился Карл. Но война есть война. Я быстро Буца в сторону
отодвинул, мол, ты здесь еще натуральное братание, прямо на глазах у
«особиста» устрой, и дал длинную очередь по немецким позициям. Карл орет
со своей стороны – Нит гут! Мы же договорились!

Помню, что колонна идет, а солдаты прямо на ходу спят и храпят. И
если вдруг неожиданно останавливались, то задние наскакивали на впереди
идущих.

Уже где-то в Белоруссии пехота взяла в плен пять немцев, но их
передали мне, потому что у них совершенно негде было их держать. А там
как раз была такая обстановка, что я не мог отправить их в тыл. Поэтому
недели две они прожили в расположении моего учебного дивизиона. И что вы
думаете? Они с моими солдатами вроде даже как подружились, и никто к ним
никакой агрессии не проявлял... А уж как они были рады тому, что война
для них уже закончилась.

На железнодорожной станции стояли цистерны со спиртом, вся дивизия
перепилась. Потом надо было дальше атаковать, так немцы в узком проходе
между двух озер поставили два пулемета и всю дивизию на месте больше
суток держали, отражая атаки нашей пьяной пехоты... Народу там
положили... лучше не вспоминать...

В нашем 3-ем танковом полку был капитан – политрук, вроде на
должности парторга или полкового агитатора, который своим мужеством и
самоотверженностью заставил меня в корне поменять свое мнение о
комиссарах. Этот капитан, мог спокойно не ходить в бой, он не был
включен в состав какого-либо экипажа, но сам, по своей личной
инициативе, залезал в «шерман» шестым, и хоть, скрючившись в три
погибели в неописуемой тесноте, он не мог нам ничем в бою помочь, но сам
факт, что политрук с нами, идет навстречу смерти, вызывал наше
неподдельное восхищение.

С нами медсестра в разведку ходила, москвичка Валя, девка была огонь,
попробуй не взять раненого. Она сразу пистолет вытаскивает: "Я тебя
пристрелю!" Но Валя, медсестра, несчастливая была, что ни познакомится с
офицером, его убьет.

Как-то я находился на своем НП на передовой, было затишье, поэтому мы
с командиром роты прямо в окопе решили сыграть в шахматы. Прямо там в
окопе положили доску на ящик из под патронов, играем, и вдруг внезапный
артналет, немцы такое часто практиковали, да и мы потом тоже. И этому
парню осколком срезало верхнюю часть головы, причем, вся это масса мозга
упала прямо на шахматную доску... С тех пор я в шахматы не играл ни
разу, потому что когда вижу шахматную доску, то у меня перед глазами
сразу всплывает эта ужасная картина...

Когда говорят, что на передовую приезжали фронтовые бригады, то у
меня это всегда вызывает улыбку. Вот сколько я не был на фронте, но ни
разу и близко не видел ни одной бригады артистов, дальше КП дивизии они
ни-ни.

У меня была одна знакомая связистка. Она была совсем молодая девушка,
24-го года, сталинградка. И вдруг за что-то на нее взъелся ее командир
взвода. Наверное, все-таки она не оправдала каких-то его определенных
надежд, потому что потом я про него как о человеке слышал плохие отзывы.
И когда у нас однажды запланировали разведку боем, то пойти с
наступающими он назначил именно ее... Но получилось так, что этот
разговор состоялся при мне, и я видел, как она чуть не плача пыталась
объяснить, что ей будет тяжело выполнить такое задание. А он ей говорил:
"Ничего, ничего, голубушка. Привыкай, ты же солдат, а у меня других
людей нет..."

Уже после завершения боев я лежал в блиндаже, но все никак не мог
заснуть. Стояла настолько непривычная для фронта, какая-то гнетущая
тишина, от которой действительно можно было оглохнуть. Буквально ни
единого выстрела, ни разрыва снаряда или мины. И вдруг раздалась
автоматная очередь, одна, вторая, и я мгновенно заснул. А утром мне
рассказали, что один из моих солдат измученный вшами, скинул нижнюю
рубаху и стал ее расстреливать из автомата... Все, конечно, посмеялись,
а я его даже поблагодарил: "Спасибо, браток, а то бы я так и не заснул".

Два раза в день, утром рано и вечером поздно дядя Володя и дядя
Андрюша привезут кухню. По-разному бывало, когда хорошо кормили, а когда
по восемь дней ничего нет. Жрать было нечего. А с минами и патронами
проблем не было, можно набирать в округе, сколько хочешь, и из немецких
пулеметов стреляли, а мы мины немецкие использовали, даже немецкие
минометы захваченные. Но оружие у них лучше было, прицельнее, оптика
хорошая.

Выгрузили меня и одного раненого солдата, нацмена, занесли в какое-то
здание, и положили на нары. А на грудь нам положили по бутерброду с
маслом, и что-то еще. А мне и так плохо, есть не могу и не хочу, к тому
же и рука еще не действовала, как и нога, она была недвижима. И вот так
я лежал и наблюдал за ним. Он то украдкой посмотрит на мой паек, то
отвернется. Опять посмотрит, отвернется. А потом вдруг взял его резко и
съел. И я его за это не осуждаю, он видно очень голодный был.

Я понимал важность образования, и именно поэтому всегда старался
подбирать себе пополнение из молодых ребят с образованием. Например, на
Курской дуге нам прислали много узбеков, но мне удалось выбрать человек
десять, восемь из которых были молодые ребята, окончившие десять
классов. Все они были грамотные ребята, которыми я был доволен. Недаром
говорят, что войну выиграла молодежь и десятиклассники, в частности,
все-таки образование очень многое значит.

Военкову было 35-40 лет. У него был свой портной, парикмахер, фаэтон,
ездовой. Как барин жил. Начальство у него было куплено дорогими
трофеями. На задания он не ходил. Как-то раз на этом Гроне раздухарился
и решил пойти в поиск. Я с ребятами договорился: "Плывем на лодке. Я на
середине лодку переворачиваю. Вы выплываете, а его топлю." Он уже в
лодку вступил, а потом передумал и на берег.... А схлестнулись мы с ним
из-за медсестры Нины. Я однажды полез к ней. Она говорит: "Я еще
девушка". Я знал, что меня все равно убьют и связывать свою судьбу с ней
не собирался, но решил ее сохранить. Она приходила ко мне, мы спали
вместе. Никто к ней не лез - с разведкой никто связываться не хотел. А
командир роты положил на нее глаз.

Один раз на наш дозор из четырех человек выскочил немецкий
бронетранспортер. Солдаты, что сидели в нем, бросили ребятам пачку
папирос и поехали дальше. Ни они, ни мы не стреляли.

Я всю войну «отбрыкивался» от предложений вступить в партию. Но
вскоре после войны в армии появились «новые правила игры». У меня,
усиленно отмечая нашу Победу, ушел в глубокий запой командир батареи, и
из этого запоя он не вернулся. Мне какое-то время пришлось командовать
батареей вместо него. Замполит полка поднял шум – «Почему батареей
руководит беспартийный? Как такое может произойти?».И меня в приказном
порядке отправили «поступать в большевики».

В запасной полк приехали "покупатели", проводить курсантский набор в
Ташкентское пехотное училище имени Ленина. Я со своими 7-ю классами
школы считался образованным, подходящим кандидатом на учебу, и меня
вместе с другими "грамотными" привели на "отборочную комиссию". В
комнате висела школьная доска и два подполковника проводили набор. Я
зашел, мне дают в руки мел и говорят - "Напиши Н2О", написал, - "Что
это?", я усмехнулся - "Вода" - "Молодец, ты принят в училище".

За «стрельбу по своим» в бою, всех поголовно под трибунал не
отдавали. Так бы в артиллерийских частях офицеров бы не осталось.
Покажите мне хоть одного человека провоевавшего в пехоте хотя бы
полгода, который скажет, что никогда не получал «огневого гостинца» от
своих артиллеристов, «катюш» или штурмовиков с ИЛ-2. Ведь на поле боя
зачастую невозможно ничего понять.

31/12/1944 дивизион взял с боем польское село. Мы, управленцы,
немного задержались, пока связь смотали и так далее. Подъезжаем к селу,
а там все пьяные «в стельку», даже часовых не выставили… В деревне бойцы
захватили немецкие грузовые машины набитые доверху рождественскими
подарками для солдат вермахта. А в каждом подарочном ящике была чекушка
рома. Ну, и тут началось, сами понимаете. Новый Год все-таки. А то был у
меня на памяти случай, еще в моем «первом» полку. Весь полк напился, а
немцы, перешли в контратаку…

Дают тебе приказ, допустим – « К 12-00 выдвинуться к деревне
такой-то, занять и оборудовать НП и начать корректировку», и при этом
тебе говорят, что наш пехота уже взяла этот населенный пункт и твердо в
нем закрепилась. Но ты уже «тертый калач», и прекрасно знаешь, что такое
на фронте – «фальшивый доклад», и как это нередко уже было, нашей пехоты
нет в этой деревне и в помине, и никогда не было.

Его угораздило попасть в танкисты. Но он откровенно боялся залезать в
танк, опасался сгореть заживо. Дело доходило до смешной, но абсурдной
ситуации. Он в атаку бежал за своим танком, сзади. Его почти силой
затащили в танк. Через метров двести в танк прямое попадание. Этому
старшему лейтенанту оторвало голову, но в последней предсмертной
конвульсии, его руки намертво схватили за ногу раненого механика -
водителя танка. Механик с трудом вырвал свою ногу из рук уже
обезглавленного трупа офицера.

Боли я не почувствовал, но понял, что ранен в поясничную область, как
потом оказалось, был задет и позвоночник. Пытаюсь встать, а ноги не
действуют. Лежу, как говорится «скучаю», и ясно понимаю, что мне
«конец»: двигаться я не могу, и помочь мне абсолютно некому, вокруг ни
души…. А в таких ситуациях только в кино кричат: «Санитары!» У нас в
батальоне, например, была только одна девушка-санинструктор, два пожилых
санитара, и всего одна санитарная повозка. Ну, сколько человек они могли
спасти? Поэтому выживали, в основном, те раненые, которые сами могли
добраться до медсанбата…. Но мне крупно повезло! Вдруг вылетает из-за
поворота открытый «Виллис». В нем были водитель и два офицера с рацией.
Они меня спрашивают: «Солдат, где тут немцы контратакуют?» Я как смог
показал направление, они передали это по рации и…. развернулись, чтобы
уехать… Я закричал: «Ребята, заберите меня отсюда!» Они посмотрели на
меня как-бы решая, стоит ли…. Один из них говорит: «Х.. с ним», и
правда, что тогда стоила солдатская жизнь? Ничего! Но второй сказал:
«Давай возьмем его». И они меня все-таки подобрали, и отвезли в тыл. Но
медсанбат, в который меня привезли, уже почти был готов к эвакуации, и
меня не хотели принимать…. А мне было уже очень плохо, и, набравшись
последних сил, я заявил тому санитару: «Сейчас пристрелю тебя, и мне за
это ничего не будет», у меня еще была с собой винтовка. Угроза
подействовала, и меня отправили в прифронтовой госпиталь.

Шли уличные бои во Львове. Не самые жестокие бои, а так, терпимо.
Стояла ясная погода, и тут, вдруг, по городу текут ручьи. Да не простые,
а пивные...В центре города стоял пивной завод, в его больших подвалах, в
огромных дубовых чанах, хранилось пиво. Бойцы, узнав об этом, спускались
в подвалы, автоматными очередями простреливали чаны и пили пиво,
хлеставшее струей, из пулевых отверстий, доходя до бессознательного
состояния. Когда пиво залило подвал, там немало народу просто
захлебнулось...

Мне запомнилось, эпизод, как раз под Москвой было, уже не в моготу
было мне, физически не в моготу. Уже искать и копать могилы некогда,
всех своих уложишь. Но эта яма. В ней еще шевелились. Еще живые. Вот так
было. И Сталинград еще. Еще шевелились в яме. А других ям мы не
заготавливали. Чтобы выкопать яму, подготовка нужна соответствующая. Вот
эта мне запомнилась штука. Потом ездил под Сталинград посмотреть, как
там. По три человека на полк оставалось. В полку по три, четыре, пять
человек – а так-то три тысячи! В общем, когда заткнули эти ямы, столько
было людей… Неприятно это. Я сейчас думаю, может быть, эти ямы-то и
сыграли роль. Мы брали масштабом, по счету, количеством мы брали. Не
честно. Потому, что техники мало было. Это ужас. В училище еще учили:
«Вперед», да «Вперед».

У меня был ординарец, пожилой мужик в возрасте 55 лет, отец 4-х
детей. Я перед самой переправой прогнал его из нашей лодки, мне очень не
хотелось, чтобы его дети стали сиротами. Так он мне несколько раз
передал на плацдарм котелок с жареными грибами. Как он их умудрился без
масла пожарить, не знаю… Но это была самая вкусная вещь, которую я
когда-то в жизни ел.

И добыл я себе в этот день с одного немца очень красивый
никелированный «мадьярский» пистолет. Слава об этом пистолете быстро
разнеслась среди наших офицеров. Вдруг приходит ко мне сам комиссар
полка и спрашивает – «Что у тебя там за пистолет такой особенный? Подари
мне его». Нет, думаю, хоть и не жалко мне было этой «мадьярской
игрушки», но лучше немцам этот пистолет отдам, чем замполиту. Не любил я
комиссаров… К этому времени, все мои былые восторги в адрес
коммунистической партии безвестно канули в Лету. А этот замполит уж
больно паршивым человеком был. Говорю ему – «Да нет у меня уже этого
«трофея». Я его на «наган» обменял». Он нахмурился, ушел. Но кто-то
видимо «доложил» комиссару, что пистолет по - прежнему у меня… Началось
награждение за днепровский плацдарм. Всех моих ребят наградили орденами
или медалями «За Отвагу», а я все жду, вроде и мне положено. В соседнем
полку капитану- связисту за то, что просто починил перебитую связь, дали
Героя Союза, а я то два раза связь через реку на плацдарм проложил. На
Героя не рассчитывал, но ордена ждал. Вдруг вызывает меня сам командир
полка и интересуется – «Что там у тебя за история с замполитом? Он твой
наградной лист в клочья порвал». Показываю ему трофейный пистолет, и
рассказываю в чем дело. Командир полка сразу меня предупредил, что зря я
с этим комиссаром связался. А вскоре меня начал замполит давить со всем
усердием, что в полку офицеры уже спорили, что произойдет раньше – или
немцы Борока убьют, или его замполит в штрафбат быстрее определит.
Комиссар у нас был активный, он и командира полка «подсидел», без
зазрения совести, «подставил его по полной программе». И когда после
Житомира, командир полка уходил из нашей части, то забрал меня с собой в
армейский резерв, прекрасно понимая, какие неприятности меня ждут
впереди, если я останусь воевать в полку рядом с этим комиссаром. Спас,
одним словом.

Там был еще один эпизод, который породил во мне желание жить. Когда
нас только привезли в Уфимский госпиталь, то раненых сначала мыли.
Происходила эта процедура так: в одной хорошо протопленной комнате
десяток молодых здоровых девушек, совершенно обнаженных, только в
небольших клеенчатых передничках, отмывали раненых от окопной грязи,
срезали старые повязки и промывали раны. Я достался молодой чернявой
украинке Оксане, вижу ее как сейчас. До сих пор не знаю, с умыслом или
нет, была продумана эта процедура, но молодые, горячие тела этих
девушек, их ласковые руки, вернули многим раненым желание жить…

У нас никого не награждали, только братскими могилами. Собирали всех
погибших, давали троекратный залп, и идем дальше…. Ведь кого тогда могли
наградить? Того, кто в течение долгого времени мог остаться в живых,
т.е. штабисты, артиллеристы. А мы, пехота, были хворостом, который
подбрасывали в огонь войны.

Большая группа офицеров встречала вместе Новый 1945 й год, с нами
были девушки-связистки из штаба полка. Все знали, что у Иосифа
прекрасный голос, он великолепно пел, и после войны все прочили ему
карьеру оперного певца. Выпили несколько тостов. Стали просить Каплан
чтобы он спел, Иосиф не был против. Одна сержантка, к которой комбат
Дмитриев был неравнодушен, подсела к Каплану и приобняла его за плечи,
слушая песню. А Дмитриев уже был "готов", как говорится, лыка не вязал.
И посередине песни прозвучал выстрел. Комбат, сидевший напротив Каплана,
вытащил пистолет из кобуры и в упор застрелил ротного выстрелом в
голову... Приревновал... Дмитриева обезоружили, с него сорвали погоны,
и... оставили служить рядовым в штабе полка. Не судили!.. Начальники
пытались все списать на "случайный выстрел". Я несколько раз подходил к
начштаба, подполковнику Шутову и спрашивал -"Почему Дмитриев ходит
свободным, а не находится в штрафбате? Он же, гнида, своего офицера
убил!", на что Шутов мне неизменно отвечал - "Мы его после войны судить
будем".

Где-то в районе Полтавы мы двигались походной колонной и вдруг нас
остановили, и построили в каре. Смотрим, выносят на носилках парня лет
восемнадцати, щупленького такого. Оказывается, он был самострел, и
прострелил себе ногу. Испугался видно войны. И его прямо лежачего, он
ведь ни встать, ни повернуться не мог, громко стонал, смершевец в
затылок и застрелил... Но и этот случай на всех нас тоже произвел не
воспитательное, а скорее отрицательное впечатление... Даже жалость к
нему была, хоть он и был самострел.

Герой данной истории встретил войну еще в 41м на границе.
Таких людей все меньше и меньше в наши дни.
Помните о них.

«ВАМ РОДИНУ ЗАЩИЩАТЬ…»

В ряды РККА Алексеева призвали в 1939 году, в 19 лет. До этого года служить призывали в 20-21 год, а тут правительство решило «омолодить» армию. До призыва Вениамин Михайлович работал слесарем на Саранской ТЭЦ-1, вот и попал служить с двенадцатью земляками в 450-ю отдельную танковую бригаду, в Киевский Особый военный округ. В танковой школе (город Бар Винницкой области) курсант Алексеев полгода изучал матчасть танков БТ, Т-34 и КВ, после чего, получив профессию механика-водителя, отбыл для прохождения службы в 450-ю отдельную бригаду. Молодым солдатам выдали потрясающую по красоте форму: кожаные комбинезоны, шлемы и краги. На чрезплечном ремешке у каждого – «Наган» в кобуре.
В 1940-м году бригада участвовала в освободительном походе в Западную Белоруссию и Западную Украину. Именно так тогда его и называли, хотя сейчас псевдоисторики придерживаются иной точки зрения, так что мы оставим правовую сторону этой военной операции без комментариев. Сам Вениамин Михайлович вспоминает, что «западники» встречали наши войска вполне дружелюбно, только старики поначалу не верили, что танки настоящие: «Паны говорили, что у москалей танки фанерные».
После выхода к новой границе бригаду расформировали, а личный состав передали в 8-ю танковую дивизию, которая базировалась во Львове и вскоре была признана лучшей частью бронетанковых войск РККА. В 1940-м году в дивизию пришла новая техника, и сержант Алексеев пересел с БТ-7 на новенький Т-34. Как отличника, его назначили механиком-водителем на танк командира батальона, участника войны в Испании майора Абакумова.
Призыв Вениамина Михайловича должен был демобилизоваться в ноябре 1941-го, так что парни еще с ранней весны начали покупать себе «цивильные» костюмы. Дело в том, что, начиная с советско-финской войны, солдатам не разрешали ехать домой в военной форме. Так вот, еще в начале (!) 1941-го года командир дивизии сказал будущим «дембелям»: «Ребята, отсылайте свои костюмы домой, вам предстоит Родину защищать».

ВОЙНУ ЖДАЛИ

Первого мая в войсках прошел последний предвоенный парад. 8-я танковая дивизия шла в парадном строю пешим маршем: танки КВ и Т-34 считались секретным оружием и стояли в боксах замаскированные брезентом. В мае 1941-го в дивизии отменили все учения, кроме боевой стрельбы и вождения. Командиры, предвидя сложное развитие событий, готовили танкистов к пешим маршам, к выходу из окружения. На практике это выглядело так: танкистов отвозили на машинах за полторы сотни километров от части, потом выдавали командирам групп компас и карту, после чего приказывали самостоятельно идти обратно, причем двигаться по дорогам строжайше запрещалось.
С 5-го июня (!) в дивизии была объявлена готовность №1. Танкисты спали в полном боевом снаряжении (разрешалось только снять сапоги), то и дело проводились учебные тревоги. По войскам ходили слухи о задержанных немецких лазутчиках, о том, что немцы концентрируют свои силы на той стороне границы.
17-го июня батальон выехал на полигон, проводить учебные стрельбы. Не успели сделать несколько выстрелов, как пришел новый приказ: срочно вернуться в полк. В дивизии танкистов ожидало еще одно указание: сжечь все личные письма.
Следующим утром, в 4 часа, дивизию подняли по боевой тревоге, комдив Фомченко приказал экипажам взять в танки полный боезапас (у Т-34 это 150 снарядов, полсотни гранат и несколько десятков дисков для пулемета), положенную норму продуктов, заправить машины «под завязку» и идти к границе со скоростью 50 км/час. По прошествии нескольких часов дивизия сосредоточилась около местечка Броды, вблизи польской границы. Окопались, замаскировали танки и стали ждать. Режим секретности соблюдался самый полный. Курить разрешалось только в окопах. Пришло даже указание во время еды не стучать ложками об котелки.
Ночь с 20 на 21 июня окончательно расставила все по местам. Через границу отчетливо доносился рев танковых моторов. Не надо было быть великим стратегом, чтобы понять – противник сосредоточивает свои части для наступления.
Вениамин Алексеевич отчетливо помнит момент начала войны. В четвертом часу утра немцы начали артподготовку. Снаряды летели через головы танкистов и разрывались где-то далеко в тылу. Продолжалось это минут сорок, а потом послышался приближающийся лязг танковых гусениц. В это же время от дивизионного начальства был получен первый боевой приказ: «Не стрелять, это провокация!».
Комиссар батальона внезапно решил провести собрание личного состава, чтобы разъяснить линию партии. Встал, сделал несколько шагов и был убит наповал одиночным выстрелом немецкого снайпера. Тут уж комбат взял ответственность на себя и приказал открыть огонь. С первых же выстрелов подбили несколько танков противника. Правда легких Pz.Kpfw.II, но все же подбили.

ОТСТУПЛЕНИЕ. БОИ С ТАНКАМИ «СС»

На рубеже у Бродов батальон Алексеева с боями оборонялся два дня. Потом пришел приказ: отходить на Львов. В районе Бердичева провели одну из самых удачных операций. Узнав, что следом идет колонна немецких танков, комбат приказал врыть танки в землю между болотом и посадкой. В кровь стерев руки ломами и лопатами, каждый экипаж выкопал для своей машины позицию размером 6 на 2,5 метра (и 1,5 метра глубиной).
Вскоре на дороге показались немецкие танки. Подпустив их поближе, наши танкисты по всем канонам военной стратегии открыли огонь сначала по первой машине, потом по последней, застопорив движение противника. Пока немцы поняли, откуда по ним бьют, пока разворачивали башни, наши танкисты успели влепить в каждый из 18 немецких танков по несколько снарядов. Фигурки в дымящихся черных комбинезонах не успевали отбежать от горящих машин и падали, скошенные пулеметными очередями.
После того боя практически все танкисты обзавелись трофейными немецкими автоматами (которые у нас почему-то называли «шмайссерами»), а один эсэсовский экипаж удалось взять в плен. Наш командир попытался было их допросить, но первый же немецкий танкист, к которому он обратился с вопросом, в ответ плюнул ему в лицо. Лейтенант аж побелел от ярости, скрипнул зубами, достал из кобуры «ТТ» и без лишних слов влепил немцу пулю в голову. Остальные сразу же потеряли высокомерный вид и начали отвечать, но все равно были расстреляны несколько минут спустя. А что еще с ними было делать, не с собой же тащить до штаба, который неизвестно где?

ПОД ОГНЕМ СВОИХ ЖЕ ПУШЕК

Получив приказ на отход, батальон пошел на восток. Подошли к мосту через какую-то реку, приготовились переправляться, как вдруг переправа взлетела на воздух. Самое обидное, что взорвали мост наши же саперы.
Тут стоит сделать маленькое отступление. Танки КВ и Т-34 до начала войны считались секретными и не имели на бортах никаких опознавательных знаков. Вот советские саперы и обознались, приняв их за немецкие.
Взорванный мост – еще ничего, переправились через реку вброд, а вот в другом случае по тому же недоразумению наши танки попали под огонь своей же артиллерии. В танк Алексеева врезали «болванкой», но броня, слава Богу, выдержала.
В конце июля вышли к старой границе, и тут батальон получил приказ передать танки (их к этому времени осталось всего четыре) другой части, а самим выходить из окружения пешком. Двигаться в направлении Донецка.

ИЗ ОКРУЖЕНИЯ НА УГНАННОМ «ФИАТЕ»

Из окружения выходили практически без боев, потому что двигались вдали от больших шоссейных дорог, а немцы рвались вперед только по автострадам, не обращая на окруженцев ни малейшего внимания. Слыша об огромном количестве бойцов РККА, попавших в плен летом 1941-го (а их число составило больше миллиона), Вениамин Михайлович категорически заявляет: «В самом начале войны кто хотел выйти из окружения, – тот вышел!».
Осенний ветер гонял по дорогам немецкие листовки, на которых в красках был изображен довольный советский солдат, стоящий в обнимку с девушкой у аккуратного домика, рядом с которым пасутся упитанные коровы и козы. Дескать, сдавайся в плен, русский солдат и будешь все это иметь. На эту агитацию окруженцы особо внимания не обращали, но некоторые солдаты, проходя через родные места, уходили к себе домой. Их отпускали и не упрекали.
За сутки проходили километров 35-40, в деревни старались не заходить, но нужда заставила. НЗ давно съели, а голод, как известно, не тетка. Подходя к населенному пункту, высылали в разведку одного из экипажа. Если немцев в деревне не было, шли по хатам за кормежкой.
А однажды разведчик вернулся с неприятным известием. У крайней избы стоит легковая машина и несколько мотоциклов с пулеметами, а рядом в саду немцы пьянствуют, даже охранения не выставили. Нашим бы мимо пройти, от греха подальше, но Алексеев решил хоть немного, но немцам насолить.
Подполз к легковушке-«Фиату», осторожно приоткрыл дверцу. Ключ в замке, здесь же несколько канистр с бензином. Вскочил в машину, завел, крикнул своим. Те в машину пулей влетели и ходу. Немцы очухались, сели на мотоциклы и в погоню. Кино, да и только.
Закончилась погоня в самых лучших традициях. Подпустив мотоциклы с пьяными немцами поближе, наши танкисты перестреляли их всех из трофейных «шмайссеров» и поехали на восток, к фронту. На трофейном «Фиате» проехали километров двести, пока машину в приказном порядке не реквизировал какой-то батальонный комиссар. Пришлось снова идти пешком.
В районе Донбасса Алексеева в первый раз ранило, осколком в ногу. Медикаментов не было, бинтов тоже, нога распухла так, что наступить нельзя. В одном селе он прямо сказал товарищам: я для вас, мужики, только обуза, ступайте дальше без меня, а то все пропадем. Экипаж ушел, а он остался. А через пару часов стрельба началась. Все, решил Вениамин, теперь плен.
Но, видно, не судьба была: откуда ни возьмись, прибежала девчонка-санитарка из родного полка. Маленьким ножичком надрезала рану, промыла ее и забинтовала. Опираясь на нежданную спасительницу, сержант Алексеев поковылял на восток, как подраненный заяц. Вряд ли бы успели они уйти далеко, но тут мимо проезжала полуторка с ранеными. В ее кузове наш герой и выбрался из окружения, пройдя по немецким тылам 600 километров.

КИЕВ, ХАРЬКОВ, СТАЛИНГРАД

В Красноармейске окруженцев накормили, сводили в баню, дали сутки на отсыпание, а потом начали формировать из уцелевших танкистов экипажи в 90-ю танковую бригаду. Экипажи по три человека, стало быть, смекнул Вениамин Михайлович, на танки БТ-7. После этого танкистов вывезли в Прилуки, там дали отремонтированные танки. Алексееву достался даже не БТ-7, а более старый БТ-5, весь в заплатах после ремонта. После «тридцатьчетверки» в эту коробку даже влезать было страшно: броня в два пальца толщиной.
Во время боев за Киев бригада потеряла почти все машины и Алексеев вновь стал «безлошадным». Механиков-водителей собрали, и отправили на Харьковский тракторный завод, самим собирать себе танки (совместно с рабочими, естественно). Город горит, а в цехах работа полным ходом идет. После получения танков 90-я бригада получила приказ оборонять город, поддерживая огнем пехоту.
Под Харьковом воевали до ноября, и вновь отступление. На Чугуев. Там уже заняли настоящую оборону, да и немцы к этому времени натиск ослабили. До мая 1942-го стояли в обороне, а потом бригада в составе 16-й армии перешла в наступление.
Немцы за эти полгода укреплений понастроили изрядно, так что танкисты сразу же начали нести потери. Танк Алексеева разбило, а весь экипаж контузило. Отлежались неделю в Валуйках и чуть было снова не попали в окружение.
Снова командировка, на Сталинградский тракторный, собирать себе танк. И прямо из заводского цеха – в бой.
О боях в Сталинграде написаны десятки, а то и сотни книг, так что рассказывать о них вряд ли стоит. Отметим лишь такой факт: за полгода боев бригада стала гвардейской, а сам Вениамин Михайлович Алексеев потерял три танка и был награжден тремя орденами (один орден Красного знамени и два – Красной звезды) и знаком «Отличный танкист». В 1942-м, поверьте, награды просто так не давали.
Едва не потерял и четвертую машину, но об этом случае, пожалуй, стоит рассказать особо. Как-то раз экипаж получил приказ участвовать в разведке боем. Рота пехоты рванулась вперед, но сразу же после выхода на открытое место была прижата огнем к земле. Танку тоже досталось: сперва прямым попаданием разорвало гусеницу, а потом экипаж почувствовал запах дыма. Все, горим. Надо выбираться.
Вениамин Михайлович выбрался через люк механика-водителя и укрылся в пехотной траншее, благо танк встал прямо над ней. Остальные члены экипажа рванули в тыл, но через секунду их накрыло минометным огнем. Алексеев пригляделся к танку повнимательнее и понял, что горит не сам танк, а всего лишь запасные баки на корме. Стало быть, машина практически не повреждена. Ползком добрался до танка, сел за рычаги и, под завесой дыма от горящей соляры, потихонечку, маневрируя на одной гусенице, начал сдавать назад. Немцы заметили, что танк ожил, лишь в самую последнюю минуту и открыли бешеный огонь, но поздно: машина уже скрылась в лощине.
Вылез Алексеев из танка, перекрестился, помянул добрым словом конструкторов «тридцатьчетверки», с помощью пехотинцев натянул гусеницу и пошел докладывать комбригу. Впрочем, в докладе надобности, как оказалось, не было: вся бригада и так, с замиранием сердца, наблюдала за подвигом механика-водителя, выводившего танк из-под огня.
И еще одно запомнилось. В Сталинграде в экипаж танка Вениамина Михайловича несколько раз включали кинооператора военной кинохроники, на место стрелка-радиста. Конечно, снимать, сидя на броне, во время боя просто невозможно, вот и приходилось снимать с турели пулемет. В образовавшееся отверстие оператор высовывал объектив камеры и шел в бой вместе с танкистами.

СРАЖЕНИЕ ПОД ПРОХОРОВКОЙ

После Сталинграда 41-ю гвардейскую танковую бригаду вывели в лагеря под Тамбов, где началась подготовка к Орловско-Курской битве. Участвовал Вениамин Михайлович и в знаменитом танковом сражении под Прохоровкой. Конечно, в смотровую щель механик-водитель мало что видит, но и эти впечатления врезались в память на всю жизнь. Это был ад, настоящий ад, когда стальной стеной шли друг на друга тысячи танков и самоходок. Плавилась броня и горела земля. Кто выжил после всего этого, мог считать себя счастливцем.
Некоторое время спустя, когда механиков-водителей в очередной раз послали принимать танки, на сей раз на Челябинский тракторный завод, Алексеев с друзьями специально решили заехать на то поле под Прохоровкой. Картину, представшую их глазам, иначе как кладбищем и не назовешь. Огромное кладбище разбитых и сгоревших машин, наших и немецких.

ОДИН ДЕНЬ ИЗ ЖИЗНИ ТАНКИСТОВ

За все время, пока были на передовой, Вениамин Михайлович не помнит ни одной ночи, которую его экипаж провел бы вне танка. Машина для танкиста – это и спальня, и столовая. Так вот, утром, часов в пять, танкистов будил вызов по радиосвязи. Командир танка, едва пробудившись, сразу же получал задачу поддержать ту или иную стрелковую часть. На завтрак времени не оставалось, хорошо еще, если успевали умыться.
Задача танка в бою – подавлять огневые точки, мешающие продвижению пехоты. Видит экипаж, что пехота залегла под пулеметным огнем, значит нужно найти эти огневые точки и уничтожить их огнем их пушки или раздавить гусеницами. Когда пехота пойдет вперед, танки идут за ней до следующего очага сопротивления противника. И так целый день, а то и ночь. Ну, ночью воевали только во время большого наступления, а обычно «рабочий» день заканчивался часов в восемь вечера.
Как бы ни устали за день, после возвращения на базу первая задача экипажа – заправить танк, устранить мелкие поломки, пополнить боезапас. На техобслуживание уходило пару часов, после чего можно было расслабиться, тем более что и сил, практически, уже не оставалось. Потом все просто: заползли в танк, включили свет, разложили на брезенте две-три банки консервов, хлеб, фляжку со спиртом. Стрелок-радист, покрутив верньеры, находит в эфире какую-нибудь веселую мелодию, и после «остаканивания» начинается фронтовой ужин. Иной раз и маленький концерт устраивали, благо баян и гитару с собой постоянно возили, хотя порой приходилось их на коленях держать, даже в бою. А что делать, – места в танке мало.
Обычно рядом с танком стояла стрелковая часть, и под танк заползали несколько солдат. И теплее, и от дождя укрыться можно. Танкисты народ не жадный: через открытый десантный люк (он в днище танка расположен) подкармливали пехоту чем могли. Видя такое великолепие: свет, музыку, спирт и консервы, пехотинцы натуральным образом балдели: они-то жили впроголодь, перебиваясь с сухарей на воду.
Поскольку экипаж должен был посменно охранять свою машину, то пехота вызывалась охранять танк всю ночь. Только, мол, мужики, подкиньте харчей, махорочки и спиртику стаканчик, а уж мы ни на секунду глаз не сомкнем. Такое вот получалось взаимодействие родов войск в боевых условиях.
Отбой в танке наступал ближе к полуночи. Спали прямо на боевых местах. Тот, кто не испытал всех прелестей боевой походной жизни, просто не поймет, как это вообще возможно: спать сидя, месяцами не имея возможности вытянуться в полный рост. Ничего, со временем привыкли. И так до пяти утра, до следующего «рабочего дня».

И В ИСПОДНЕМ, И В АСБЕСТЕ

В танке, известное дело, во время боя духота стоит невероятная. Вентиляторы, конечно, есть, но толку от них, честно говоря, мало. Одно время танкисты под Сталинградом воевали в нательных рубахах, но вскоре с немецких самолетов стали разбрасывать листовки, в которых этот факт был описан во всех красках под девизом: «Русские танкисты даже военной формы не имеют». Сперва все смеялись над геббельсовской пропагандой, а потом командование издало приказ: комбинезоны не снимать ни в каких обстоятельствах. Приказ есть приказ, пришлось париться в полном обмундировании, матеря языкастых немецких пропагандистов.
И это еще ничего. В 1943-м в танковые части поступили специальные асбестовые куртки, которые должны были предохранить танкистов от ожогов. Большие такие, пальца в два толщиной. От огня они, может быть, и защищали, но воевать в них было ну никак невозможно. Короче говоря, после первого же боя их выбросили.

ДАВИЛИ ВСЕ

За войну водителю-механику Алексееву приходилось уничтожать гусеницами и танки, и пулеметные гнезда, и солдат противника. Пулемет для танка – пустяковина: хрустнуло под гусеницами и все, а вот пушку давить, это тоже нужно уметь. Если прямо на щит наехать, то можно гусеницы порвать. Один знакомый так вот наехал, потерял ход и был расстрелян немецкими пушками в упор. На орудие нужно сбоку наезжать, чтобы станину искорежить и замок смять.
Ну а немецкая пехота для танка – плевое дело. Наехал, развернулся на месте, и дальше. Двигатель ревет так, что даже предсмертных криков не слышно. Это уже потом, во время ремонта, когда приходилось выковыривать из гусеничных траков обломки костей и куски гниющего мяса, становилось немного не по себе. За войну Алексеев раздавил гусеницами своего танка десятка три немецких пушек и больше сотни вражеских солдат. И ничего, никаких эмоций.

ПЕРВЫМ ЧЕРЕЗ ДНЕПР

Когда наши войска уже закрепились на заднепровских плацдармах, пришло время перебрасывать на тот берег тяжелое вооружение. Так уж вышло, что танковая бригада, в которой воевал Вениамин Михайлович, должна была переправляться самой первой. А надо вам сказать, что механик-водитель Алексеев считался лучшим в части (это, кстати, подтверждает автор книги «Записки танкового техника»). Так вот, вызвали его и приказали переправиться по понтонному мосту на западный берег реки, которую, по словам Гоголя, не всякая птица перелетит.
Сел Алексеев за рычаги, а поверхность моста сантиметров на двадцать под водой, чтобы немецкие бомбардировщики не заметили, только реденькая цепочка лампочек светится для ориентировки. А ширина реки – километра два с лишним. Сдвинулся в любую сторону, и ко дну. Ничего, переправился на малом ходу, но страху за это время натерпелся.

БРАТЬЯ-СЛАВЯНЕ

В Европе наши войска встречали со всем возможным гостеприимством. В Румынии, правда, нищета была, в то время страшная, так что солдатам мало что перепало. В Венгрии, конечно, народ побогаче жил, но на Красную армию посматривали косо. Зато в Болгарии и в Югославии танкисты на себе почувствовали, что такое славянская солидарность.
При въезде в каждое болгарское село стояло две бочки: с вином и пивом. Братушки-болгары стояли рядом, держа в руках огромные, не меньше литра, кружки, которые требовалось осушать непременно до дна. А уж если домой заведут, то на стол выставлялось все самое лучшее: жареные куры, мясо, прочая домашняя снедь. Короче, встречали действительно как избавителей, а не как оккупантов.

Войну старшина Алексеев встретил 11 мая в Праге, гораздо позже официального Дня Победы. На радостях один из чехов зазвал экипаж его танка к себе в дом, чтобы отметить такое дело. Глиняную бутыль с вином, которую хозяин выставил на угощение, он закопал в землю в тот день, когда у него родился сын. Вообще-то такое вино положено подавать на стол во время свадьбы сына, но чех, видно, решил, что приход советских солдат – более радостное событие.
Не успели наши ребята «причаститься», как прибежал посыльный от начальника штаба бригады. В штабе Алексеев услышал короткий приказ:
– Собирайся!
– Куда?
– Там узнаешь.
Надел награды, собрал немудрящий скарб, и «виллисом» на аэродром. А там уже полный «Дуглас» солдат. У каждого вся грудь в орденах, мужики рослые, представительные. Куда летим – никто не знает. Только когда взлетели, штурман сказал: «Счастливые вы, ребята, на парад в Москву едете».
Пока летели, в Москве уже сообщили, что прибывают фронтовики. Пол-столицы на улицы вышло, чтобы героев увидеть. Все плачут, цветы дарят.
Участников парада еще на аэродроме построили в колонну по четыре и повели пешим маршем аж до Сокольников. Группу, в которой был Алексеев, разместили в военной академии имени Фрунзе. Сразу же повели в парикмахерскую, а потом в ателье, где портные с них мерки сняли. Через неделю новые мундиры принесли, гвардейские. Первые из всей армии, участники парада получили медали «За победу над Германией».
Жизнь была – дай бог каждому. Кормили, по фронтовым меркам, до отвала. Утром просыпаешься, сапоги до блеска начищены, подворотничок на мундире подшит – свежей свежего, а на столике около кровати уже меню лежит. Отмечай, что хочешь на завтрак и обед, в том числе водку с коньяком и прочие вина.
После обеда в Сокольнический парк, на строевую подготовку. А как же, на Параде все должно быть идеально. По шесть часов парни «тянули ножку», выматывались так, что от экскурсий в Москву единогласно отказывались.
22 июня выдачу горячительного прекратили, стало быть, Парад совсем скоро. 23-го на Красной площади прошла генеральная репетиция. Танкисты должны были идти в танковых шлемах и комбинезонах, в крагах, с кобурным оружием.
Утром 24-го июня каждому выдали по флакону одеколона, и приказали вылить на себя перед началом парада, так что благоухало от парадных колонн за километр. В 10 часов на площадь выехал Рокоссовский, подал команду. Потом на трибуне Мавзолея показалось правительство во главе со Сталиным.
Второй Украинский фронт был построен прямо перед Мавзолеем, так что Верховного Главнокомандующего Вениамин Михайлович видел примерно с тридцати метров. Погода в этот день слегка подгадила: небо затянуло тучами, пошел противный мелкий дождь. Сталину сразу же накинули на плечи плащ-накидку, но выглядел он весело, оживленно переговариваясь с маршалом Буденным, который стоял с ним рядом.
Всего парад шел больше трех часов, после чего танкисты, насквозь промокшие, вернулись в гостиницу. Им дали часок на переодевание, потом приказали собраться в Актовом зале, где уже ломились столы от выпивки и закусок.

Поначалу солдаты и младшие офицеры сидели за одними столами с генералами, но вскоре те встали, подняли еще один тост, и объяснили, что их ждет в Кремле сам Главнокомандующий. Дальше гуляли без старших командиров.
Сейчас уже трудно вспомнить, что стояло на праздничных столах, но фрукты там были, для многих солдат невиданные. Икра была красная и черная, колбасы разные, прочие деликатесы. Ну и, само собой, море горячительного: водка, коньяк, пиво. Весь вечер джаз военные песни играл. Пей, сколько влезет, фронтовая душа, отмечай Победу.
И фронтовики, надо сказать, пили. За все четыре года войны отводили солдаты душу, накачиваясь спиртным под полную завязку. И ведь что удивительно: между столами официантки ходят, и в руках у них ватные тампоны, каким-то лекарством смоченные. Как заметят, что герой войны в бесчувствие впадать начинает, подойдут, мазнут ваткой под носом, и человек снова, как огурчик, может еще пить, даже не закусывая. Как только наши солдаты не упрашивали их открыть секрет, те только отшучивались.
Ну а наутро после банкета, придя в столовую, герои увидели перед собой только тарелки с щами и кашей. Красивая жизнь, что называется, кончилась. Впрочем, горевать пришлось недолго: уже в полдень их отвезли на аэродром и отправили на Дальний Восток. Все уже знали, что скоро начнется война с Японией. Ну, это уже другая история, которую мы расскажем как-нибудь в другой раз.

" Спустя многие годы после окончания Великой Отечественной в Минском Доме офицеров шла военно-историческая конференция. Выступавший ветеран-танкист, говоря о роли танковых подразделений в оборонительном бою, сослался на собственный пример и рассказал о бое 19 августа 1941 года, когда танковый экипаж КВ-1, которым он командовал, подбил под Ленинградом 22 немецких танка.

Один из ораторов, усмехнувшись, заявил о том, что этого не было и быть не могло! Тогда ветеран Зиновий Григорьевич Колобанов передал в президиум пожелтевший листок фронтовой газеты. Руководивший конференцией генерал быстро пробежал глазами текст, подозвал скептика к себе и приказал: «Читай вслух, чтоб весь зал слышал!».

«Только во втором часу дня на дороге появились вражеские машины. - Приготовиться к бою! - тихо скомандовал Колобанов. Захлопнув люки, танкисты мгновенно замерли на своих местах. Тут же командир орудия старший сержант Андрей Усов доложил, что видит в прицеле три мотоцикла с колясками. Незамедлительно последовал приказ командира:
- Огня не открывать! Пропустить разведку!

Немецкие мотоциклисты свернули налево и помчались в сторону Мариенбурга, не заметив стоявший в засаде замаскированный КВ. Выполняя приказ Колобанова, не стали открывать огня по разведке и пехотинцы из боевого охранения.

Теперь все внимание экипажа было приковано к идущим по дороге танкам...Они шли на сокращенных дистанциях, подставляя свои левые борта почти строго под прямым углом по отношению к орудию КВ, тем самым представляя собой идеальные мишени. Люки были открыты, часть немцев сидела на броне. Экипаж даже различал их лица, так как расстояние между КВ и вражеской колонной было невелико - всего около ста пятидесяти метров.

Головной танк медленно въехал на перекресток и вплотную приблизился к двум березам - ориентиру № 1, намеченному танкистами перед боем. Тут же Колобанову доложили о количестве танков в колонне. Их было 22. И когда до ориентира остались секунды движения, командир понял, что медлить больше нельзя, и приказал Усову открыть огонь...

Головной танк загорелся с первого выстрела. Он был уничтожен, даже не успев полностью миновать перекресток. Вторым выстрелом, прямо на перекрестке, был разбит второй танк. Образовалась пробка. Колонна сжалась, как пружина, теперь интервалы между остальными танками стали и вовсе минимальными. Колобанов приказал перенести огонь на хвост колонны, чтобы окончательно запереть ее на дороге.

Но на этот раз Усову не удалось с первого выстрела поразить замыкающий танк - снаряд не долетел до цели. Старший сержант откорректировал прицел и произвел еще четыре выстрела, уничтожив два последних в колонне танка. Противник оказался в ловушке.

Первое время немцы не могли определить, откуда ведется стрельба, и открыли огонь из своих орудий по копнам сена, которые тут же загорелись. Но вскоре они пришли в себя и смогли обнаружить засаду. Началась танковая дуэль одного КВ против восемнадцати немецких танков. На машину Колобанова обрушился целый град бронебойных снарядов. Один за другим они долбили по 25-миллиметровой броне дополнительных экранов, установленных на башне КВ. От маскировки уже не осталось и следа.

Танкисты задыхались от пороховых газов и глохли от многочисленных ударов болванок о броню танка. Заряжающий, он же младший механик-водитель, красноармеец Николай Роденков работал в бешеном темпе, загоняя в казенник пушки снаряд за снарядом. Усов, не отрываясь от прицела, продолжал вести огонь по вражеской колонне...

Немцы, понимая, что попали в западню, пытались маневрировать, но снаряды КВ поражали танки один за другим. А вот многочисленные прямые попадания вражеских снарядов не причиняли особого вреда советской машине. Сказывалось явное превосходство КВ над немецкими танками по силе огня и в толщине брони...

На помощь немецким танкистам пришли двигавшиеся вслед за колонной пехотные подразделения. Под прикрытием огня из танковых пушек для более эффективной стрельбы по КВ немцы выкатили на дорогу противотанковые орудия.

Колобанов заметил приготовления противника и приказал Усову ударить осколочно-фугасным снарядом по противотанковым пушкам. С немецкой пехотой вступило в бой находившееся позади КВ боевое охранение. Усову удалось уничтожить одно ПТО вместе с расчетом, но вторая успела произвести несколько выстрелов. Один из них разбил панорамный перископ, из которого вел наблюдение за полем боя Колобанов, а другой, ударив в башню, заклинил ее. Усову удалось разбить и эту пушку, но КВ потерял возможность маневрировать огнем. Большие довороты орудия вправо и влево можно было теперь делать только путем поворота всего корпуса танка. По существу, КВ превратился в самоходную артиллерийскую установку.

Николай Кисельков вылез на броню и установил вместо поврежденного перископа запасной. Колобанов приказал старшему механику-водителю старшине Николаю Никифорову вывести танк из капонира и занять запасную огневую позицию. На глазах у немцев танк задним ходом выбрался из своего укрытия, отъехал в сторону, встал в кустах и вновь открыл огонь по колонне.

Теперь пришлось усердно потрудиться механику-водителю. Выполняя распоряжения Усова, он поворачивал КВ в нужном направлении. Наконец последний 22-й танк был уничтожен. За время боя, а он длился больше часа, старший сержант А. Усов выпустил по танкам и противотанковым орудиям противника 98 снарядов».

(«Герой, не ставший героем». Александр Смирнов).

Чем же можно объяснить такой фантастический успех экипажа старшего лейтенанта Колобанова?

Прежде всего - боевым опытом командира. В составе 20-й тяжелой танковой бригады в должности командира роты ему довелось участвовать в советско-финской войне 1939-1940 годов. Бригада, вооруженная главным образом танками Т-28 (три башни, одна с 76- мм пушкой и две пулеметные), первой вышла к линии Маннергейма. Именно тогда Колобанов в первый раз горел в танке. В бою у озера Вуокса опять пришлось спасаться из горящей машины. Третий раз он горел при наступлении на Выборг.

Но возникает вопрос - почему же столь опытный танкист в августе 1941 года был всего лишь старшим лейтенантом?

13 марта 1940 года, когда вступил в силу мирный договор между СССР и Финляндией, солдаты двух ранее противостоящих армий на ряде участков фронта приступили к «неформальному общению» друг с другом. Появились водка и спирт...

Принимала в этом участие и рота Колобанова, который то ли не счел необходимым это пресечь, то ли не смог этого сделать. Его уволили из армии в запас.

С началом Великой Отечественной войны Колобанова призвали в 1-ю танковую дивизию, создававшуюся на базе 20-й тяжелой танковой бригады, в которой он воевал во время войны с финнами, присвоили звание старшего лейтенанта и назначили командиром роты тяжелых танков КВ.

Не был новичком в бою и наводчик старший сержант Усов. Призванный в Красную Армию в 1938 году, он участвовал в походе в Западную Белоруссию в должности помощника командира взвода одного из артиллерийских полков, во время советско-финской войны воевал на Карельском перешейке. Окончив специальную школу командиров орудий тяжелых танков, стал танкистом... Опытный артиллерист, переучившийся на наводчика танкового орудия, - не мальчишка после учебки, и стрелял Усов соответственно.

Танк КВ-1, при всех имевшихся недостатках его ходовой части, толщиной брони и мощью орудия действительно превосходил все имевшиеся у немцев в 1941 году танки. Кроме того, на машине Колобанова еще и дополнительный броневой экран установлен был. Поразить его, на заранее выбранной опытным командиром позиции с вырытым капониром немцам было очень непросто. После того, как были подбиты первая и последняя машины, они оказались в ловушке - вокруг дороги была заболоченная местность. Надо отдать должное их стойкости и профессионализму - сумели все же в такой непростой ситуации добиться множества попаданий, башню заклинили.

И, конечно, очень важным было отсутствие в этом бою немецкой авиации. Сколько раз немцы уничтожали самые удачные засады, вызвав пикирующие бомбардировщики «Ю-87», способные бомбить с очень высокой точностью.

Подвиг экипажа Колобанова был зафиксирован в печати сразу же, в 1941 году. Сейчас специалисты по истории танков признают феноменальную результативность этого боя.

За этот уникальный бой командир 3-й танковой роты старший лейтенант Колобанов был награжден орденом Боевого Красного знамени, а командир орудия его танка старший сержант Усов - орденом Ленина.

Вопрос, почему не Золотыми Звездами Героев был отмечен этот подвиг, остается открытым до сих пор..."

22 сентября. Медленно продвигаемся, ведя бои за каждую деревню. И вот, выбив противника из очередного опорного пункта, моя танковая рота преследует вражескую пехоту, откатывающуюся на север по проселочной дороге через небольшое картофельное поле. Гусеницы «Матильд » с трудом проворачиваются, и мы движемся со скоростью пешеходов – надо уже останавливаться и очищать ходовую часть от грязи. Ко всему прочему то ли по чьему-то злому умыслу, то ли по недосмотру снабженцев к 40-мм пушкам «Матильд» подвезли только бронебойные снаряды – «болванки». Осколочных снарядов в боекомплекте не оказалось. То есть танк мог успешно вести борьбу с бронированными целями и с пехотой пулеметом на действительную дальность его стрельбы. Однако расстояние между «Матильдами» и неприятелем возросло до 800-900 метров, что делало его огонь малоэффективным.
Группа из десятка гитлеровцев вышагивала по полю левее дороги. Видя, что мы не стреляем, два верзилы из этой группы остановились и, спустив штаны, начали показывать нам свои задницы. Дескать – на, выкуси! Немец – в коломенскую версту ростом – даже ухитрялся, наклонившись, просовывать голову между расставленных ног и довольно, с захлебом, ржать…
На Украине, откуда я родом, такой «показ» является оскорблением самой высокой степени. Может, они просто обнаглели и уверовали в свою безнаказанность, а может, от Орлова знали, что я украинец, и решили «достать» до печенок? Не знаю…
Мой командир орудия сержант Юрий Слобода неоднократно просил меня:
– Ротный, разреши, я им засажу! Я его успокаивал:
– Не будешь же ты по каждой жопе бить бронебойным, да и осталось их 15–17 штук. А когда подвезут пополнение боеприпасов – неизвестно. Наберись терпения…
Ободренные безнаказанностью, «артисты» вошли в раж. Какие только «коленца» они не выдавали! И задом, и передом… Терпение мое наконец лопнуло:
– Юра, бей!
При очередном «спектакле» немцев, в котором участвовали уже трое «артистов», Слобода скомандовал механику-водителю:
– Короткая!
На секунды «Матильда» застыла на месте. Юрий схватил в перекрестие прицела самого высокого фашиста с достаточно объемной «хлебницей». Бронебойный снаряд попал точно в «яблочко», разорвав «актера» в клочья. Бесформенные куски его тела разлетелись в разные стороны. Оставшиеся в живых фрицы кинулись врассыпную… Как они смогли, улепетывая, подобрать штаны? Удивительно!

Маньчжурия 1946 год, после победы над Японией

С вступлением частей и соединений 6-й гвардейской танковой армии на территорию Маньчжурии мы столкнулись с тем, что весь японский наземный транспорт работал не на бензине, а на этиловом спирте. Готовясь к предстоящим боям, нам следовало бы знать об этой особенности обеспечения японской армии! Наши автомашины к такому горючему не были приспособлены. Зато эта жидкость быстро нашла другое применение – ее стали разводить до желаемой крепости и наливать в кружки и стаканы. Пили и хвалили. Бочками запасались! Когда возвращались на Родину, и я припас две или три двухсотлитровые емкости для всяких будущих торжеств. Однако к двадцатым числам декабря вывезенные запасы спирта иссякли. Но тут, к великой радости любителей горячительного, из Маньчжурии начали прибывать последние воинские эшелоны, везшие в том числе и бочки спирта. Все бы ничего, но среди них оказалось какое-то количество наполненных метанолом , по цвету и вкусу ничем не отличающимся от этилового спирта [дальнейше рассказывается о массовых отравлениях метанолом в Красной Армии]

Несколько слов об освоении и использовании американской ленд-лизовской техники.

Пе-2 "

Как я уже сказал, к нам пришел Б–25 с 75–мм пушкой. Командир полка Усачев решил лично его опробовать. Говорит мне: «Собирайся, пойдем подлетнем». Взлетели. Вышли в море. Вместо штурмана, который должен в боевых условиях заряжать пушку, полетел механик. Командир дал команду: «Заряжай!» Механик зарядил. Летчик как шарахнул! Весь фюзеляж в дыму! Самолет практически остановился! Хорошо, что командир был опытный, тут же перевел машину в пикирование. Он говорит: «Немедленно на аэродром!» Возвращаемся, садимся. Усачев говорит: «Вынуть ее!» Сняли эту пушку. Но поскольку не долетали, снова в воздух. Взлетели, а пушки–то нет! Вместо нее ничего не положили, чтобы компенсировать массу. Центровка изменилась, и самолет стал падать на хвост. Командир кричит: «Кравец, лезь в дырку!» Я залез, а там же прямой поток воздуха. Стал замерзать и не могу сказать, что замерзаю. Командир все–таки понял, что самолет валится, приземлился. Так меня уже вытаскивали, я сам не мог вылезти. Он на меня посмотрел, понял, что сделал глупость. Такой был курьез. Вскоре он этот самолет отдал на север, а прибывший следом второй использовал как транспортный.

Еще раз о спиртном

Из книги Артема Драбкина "Я дрался на Пе-2 "

Вспоминает Кравец Наум Соломонович:

У истребителей появились «аэрокобры», «кингкобры» и «тандерболты» . Последних было штуки три. Рядовые летчики отказывались на нем летать. Для работы двигателя в режиме форсажа у него стоял пятидесятилитровый бак с чистым спиртом. Хоть он был опечатан, но все равно наши нашли способ сливать. А чего там?! Бак большой - на всех хватит. Первым додумался Леша, механик этого самолета. Смотрим, он стал приходить позже всех и в хорошем настроении. Его подчиненные мотористы говорят: «Что–то наш механик нас всегда отправляет на обед, а сам задерживается». А он шланг подачи отсоединит, насосется и идет. Этот самолет не прижился, и командир разрешил перегнать его на север.

О том, как использовался американский жир для смазки торпед

Из книги Артема Драбкина "Я дрался на Пе-2 "

Вспоминает Кравец Наум Соломонович:

Общались мы и с торпедистами. У них всегда был американский лярд - жир для смазки торпед и приборов, такой белый, искрящийся, как снег. Чистая химия. Берешь кусок черного хлеба, мажешь этот лярд, присыпаешь солью – настоящее сало!

Из книги Артема Драбкина "Я дрался на Пе-2 "

Вспоминает Кравец Наум Соломонович:

Большую часть времени мы шли по своей территории и территории прибалтийских республик. Надо сказать, что они не были нашими друзьями. Были случаи убийств наших солдат и офицеров. Мы, правда, и сами мародерствовали. В магазинах ничего не было. Где взять? На хуторе. Приходишь на хутор к хозяйке; молоко, сыр, колбаса, окорок - у них это всегда было. Если она говорит, что нет, мы как действовали? Пока я с ней говорю, другой шарит по дому - мы примерно знали, где что хранится. Забирали и уносили. В Пруссии довольно быстро стали открываться лавки. Сто грамм нам давали редко и только за боевые вылеты. В основном пили спирт, который выписывали для промывки радиоконтактов, приборов. Он, естественно, быстро кончался. В этих ларьках продавался очищенный денатурат, который мы за его красивый бледно–синий цвет называли «Голубая ночь». Предназначался он для разжигания примусов, и череп с костями свидетельствовал, что пить его нельзя, но когда мы попробовали - прекрасная водка, пьется легко. В одной из лавок торговал пан Казимир. Поначалу он был в ужасе, когда мы приходили, просили бутылку и стаканы - выпивали по стакану этой «Голубой ночи» и пару бутылок брали с собой. Расплачивались с ним, чем придется - денег не было. Продавали трофейное оружие, обмундирование. Когда и это пойло заканчивалось, переходили на «ликер шасси». Из амортизаторов сливали жидкость, которая представляла из себя смесь спирта с глицерином. Брали рогатину, начинали ее крутить. То, что намоталось на палку, выбрасывали, а оставшуюся мутную жидкость фильтровали через две бескозырки. После этого можно было пить.

О том как учились летать

Из книги Артема Драбкина "Я дрался на Пе-2 "

Вспоминает Кабаков Иван Иванович:

Меня зачислили в 3–ю эскадрилью этого полка. Обучение шло тем же методом, что и в Крыму, - спарок не было. Вывозил командир полка. Он летает, я сижу на штурманском сиденье, наблюдаю. Сели, он меня спрашивает: «Понял?» - «Ничего не понял». - «Ничего, сынок, захочешь жить, сядешь». Я взлетел. Скорость 350 километров в час по кругу, кренчик не более 15 градусов, такой радиус получился, что чуть не потерял аэродром, тем более что дело было уже зимой и ориентироваться на засыпанных снегом просторах было крайне сложно. Решил зайти на второй круг и на посадку, сел. Вечером командир полка строит полк: «Сержант Кабаков, выйти из строя». Я вышел. «За отличное освоение новой техники объявляю Вам благодарность». - «Служу Советскому Союзу!»

Вторжение в Данию

Из книги Блицкриг в Западной Европе: Норвегия; Дания; автор Патянин Сергей Владимирович

Десантирование (немцев) в Корсёре проходило быстро и без противодействия. Ориентировка облегчалась тем, что ярко горели все навигационные знаки, а также уличные фонари. Интересно, что накануне датский гарнизон проводил учения по отражению морского десанта.

Из книги Кирилла Маля Гражданская война в США 1861-1865.

Во время битвы при Спотсилвейни произошел такой эпизод:

Несколько федералов тем временем развернули захваченные орудия и принялись палить из них всем, что попадалось под руку. В дело пошли даже поломанные ружья, а поскольку артиллеристов поблизости не оказалось и огонь вели пехотинцы, то эти предметы летели куда угодно, но только не в наступающих на траншеи южан. Так, когда один солдат-ирландец уже зарядил орудие и собирался дернуть за шнур, его товарищ по полку заметил, что ствол направлен слишком высоко и снаряд просто пролетит над головами мятежников. "Это ничего, - ответил артиллерист-любитель. - Он все равно свалится на чью-нибудь башку".